Мне всегда казалось, что эти звуки имеют только косвенное, краткое отношение к чему-то во мне, внутри – взывающему, живому, живущему в неестественной среде толпящихся посторонних звуков. Так было всегда. И сейчас. В домике на берегу (домик всегда почему-то стоит на берегу – наверно, так требуется по законам жанра) совершенно неважно какой реки, и всегда хочется сказать – над обрывом. (Состояние шаткости, нет земли. Мы иногда можем быть готовы к удару, но никогда не готовы к тому, что за ним последует, — к боли.) Все ушли. Это радовало. Как всегда радует то, что есть время на передышку. И можно не спать. Можно сидеть с безразлично-безличным лицом, изучая углы и стены, и о чем-то (и ни о чем) думать. Тогда, кажется, стало явно уже проникать
дыхание поздней ночи, дыхание, свойственное только ночи. Двери были открыты. И тогда же это дыхание выплюнуло одну, поразившую и сразившую наповал «фразу». Самый обычный, отдаленный в пространстве шум, музыка из кафе, где гуляют и веселятся, жизнерадостные голоса и смех. В пустоте. Всего лишь. И ничего — затем. Но какой-то больной и невыгодной очевидностью стало вдруг: эти звуки, вот эти именно звуки оказались тем, что всегда, неизбежно и неотступно, повсюду тебя сопровождало. Просто раньше они были развеяны ветром, слиты с чем-то другим, а теперь сгустились в одно, стали массой, которая символизирует тело. Тело жизни. Затянувшийся
«вечный праздник». (Праздник несбывшегося новоселья.) Праздник, за которым ты всегда наблюдаешь со стороны, на расстоянии, понимая, что привлекает в нем других, что заманивает их и поглощает. Праздник, на который тебя НИКОГДАНИКОГДАНИКОГДА не тянуло.
Захотелось сразу же выключить свет, но показалось – что это изменит? Что вообще может теперь хоть что-нибудь изменить? Есть возможность уснуть. Но проснувшись, ты почувствуешь, что звук исчез, а пустота, которую он сотворил – пробурлил – боевым своим громыханием в мировой и душевной твоей – мнимой, конечно же – тишине, осталась. И еще убийственнее тот факт, что – «Эта музыка будет вечной…». Ясно только одно: нет, не может быть такая жизнь настоящей жизнью. Где все только проходит мимо тебя, где-то рядом, вскользь, едва касаясь, но не становится плотью и кровью. Никуда не падает, не прорастает.
дыхание поздней ночи, дыхание, свойственное только ночи. Двери были открыты. И тогда же это дыхание выплюнуло одну, поразившую и сразившую наповал «фразу». Самый обычный, отдаленный в пространстве шум, музыка из кафе, где гуляют и веселятся, жизнерадостные голоса и смех. В пустоте. Всего лишь. И ничего — затем. Но какой-то больной и невыгодной очевидностью стало вдруг: эти звуки, вот эти именно звуки оказались тем, что всегда, неизбежно и неотступно, повсюду тебя сопровождало. Просто раньше они были развеяны ветром, слиты с чем-то другим, а теперь сгустились в одно, стали массой, которая символизирует тело. Тело жизни. Затянувшийся
«вечный праздник». (Праздник несбывшегося новоселья.) Праздник, за которым ты всегда наблюдаешь со стороны, на расстоянии, понимая, что привлекает в нем других, что заманивает их и поглощает. Праздник, на который тебя НИКОГДАНИКОГДАНИКОГДА не тянуло.
Захотелось сразу же выключить свет, но показалось – что это изменит? Что вообще может теперь хоть что-нибудь изменить? Есть возможность уснуть. Но проснувшись, ты почувствуешь, что звук исчез, а пустота, которую он сотворил – пробурлил – боевым своим громыханием в мировой и душевной твоей – мнимой, конечно же – тишине, осталась. И еще убийственнее тот факт, что – «Эта музыка будет вечной…». Ясно только одно: нет, не может быть такая жизнь настоящей жизнью. Где все только проходит мимо тебя, где-то рядом, вскользь, едва касаясь, но не становится плотью и кровью. Никуда не падает, не прорастает.
Комментариев нет:
Отправить комментарий